хороший текст нашел

После выхода  долгожданного “Трудно быть богом” интернет запестрил рецензиями, восхваляющими и  поношающими, вдумчивыми и поверхностными, только на Орде было целых четыре поста посвящённых фильму.
  Я же, пока что, фильма не видел(это старый пост, уже давно видел, но ничего не поменялось), но вся эта шумиха вокруг последней работы режиссёра, пробудила у меня интерес к прошлым работам  Германа.
Честно говоря, до этого я не был большим знатоком  творчества Алексея Юрьевича, вспоминалась только просмотренная когда-то в детстве “Проверка на дорогах”, какие-то эпизоды из  “Двадцать дней без войны” видимо тоже из детства, и над всем образом режиссёра, почему-то, витала расхожая фраза “кино не для всех”. В общем, решил я этот пробел устранить.
Оказалось, что ознакомиться с творчеством режиссёра  в полном объёме очень даже не сложно, до “Трудно быть богом” вышло всего четыре его самостоятельных художественных фильма, ( не считая сорежиссуры и документального кино), если сложить всё время его кинодеятельности и поделить на количество художественных фильмов, то получится почти по 10 лет на одну картину.
Начал я смотреть в хронологическом порядке, с  первой самостоятельной работы режиссёра “Проверка на дорогах”. Снятый в 1971году фильм была запрещён к показу целых 15 лет, вплоть до перестройки.  Причём, если смотреть фильм сейчас, многим покажется абсолютно непонятно, какую такую крамолу углядела в нём цензура, достаточную для того, что бы положить фильм на полку. Но, во-первых, нужно помнить, что в советском фильме про войну, не мог одним из главных героев, да ещё и положительных героев, быть человек служивший полицаем у немцев. Для Владимира Заманского, сыгравшего эту роль, она, возможно, стала лучшей в карьере. Сыграл он очень проникновенно, с внутренним благородством, обречённостью и покорностью судьбе, угрызениями совести и немым надрывом.
Во вторых, образ политрука. В исполнении Солоницына, политрук предстал недалёким злобным самодуром - ещё один пунктик. В Советских фильмах о войне, недалёким злобным самодуром мог быть советский солдат, мог быть командир отряда, мог быть даже советский генерал, но не политрук. Политрук всегда был этаким задушевным глубоко порядочным дядечкой, который если и произойдёт какая-то  несправедливость, всё исправит и по-отечески наставит на истинный путь.
Ведь не могла же партия ошибиться и доверить столь ответственный пост никудышному человеку. Кроме того, было много, мелких моментов, например, парнишка-полицай в исполнении Бурляева, вполне себе предатель и негодяй, без всяких угрызений совести, но идти служить к немцам ему советует мать, потому что там хоть карточки дадут и он сыт будет.
Сам Герман сказал об этом так:  Объяснять, за что запретили “Проверку” бессмысленно, потому что её запретили за всё. За всё! За Ролана Быкова. За то, что он в тазике стоит. За “абстрактный гуманизм”. За жалость к людям, в жестоких, чудовищных обстоятельствах проявившим слабость и сдавшимся в плен.
Герой Заманского задавал в фильме риторический вопрос: “Имеет  человек право, один раз, сначала начать, если с первого раза жизнь осечку дала?” Запретом картины, на этот вопрос, был дан чёткий ответ – “Не имеет”.
Спустя несколько лет  режиссёр снимает “Двадцать дней без войны”. История двадцатидневного отпуска писателя - фронтового журналиста, не богатая на сюжетные коллизии, можно сказать незамысловатая, снятая по сценарию Константина Симонова, но здесь ещё ярче, чем в проверках проступает самобытность Германа. Допустим, абсолютно не типичный для привычного кино крупный план эпизодического героя Алексея Петренко. Его сбивчивый искренний рассказ, длиться дольше пяти минут. Дольше пяти минут камера не двигается, не меняет планов, и ни одной склейки. Актёр и его талант, один на один с камерой. Высший пилотаж, как для него, так и для режиссёра.
И опять же, нет никакой “антисоветчины” в фильме, но опять возникают проблемы с приёмом картины. Почему? Наверное, потому что всё в нём слишком похоже на жизнь, слишком натуральная игра, слишком натуральные слёзы, слишком натуральная обстановка, в общем, всего слишком, да и потом, раз запретили первый фильм, то второму уже, вроде как, и деваться некуда, кроме как на полку. Только личное вмешательство Константина Симонова, известного писателя, члена ЦК, имевшего очень большой авторитет, в конце концов, разрешает ситуацию благоприятно, и фильм доходит до зрителя.
Вершиной Германовского натурализма или гиперреализма, как кому угодно, стала третья его картина “Мой друг Иван Лапшин”  Сказать, что это фильм о нелёгкой работе уголовного розыска провинциального городка в тридцатые годы, значит очень  сильно  солгать.
Потому что это фильм о памяти, о людях, о мечтах, о коммунальных квартирах, о разговорах на кухне, о трамваях, о духовых оркестрах, о стремительно летящем ускользающем времени, о том что “По кладовкам по темным проржавеют коньки, позабытые лыжи по углам покоробятся...” о том, как страшна, убога и прекрасна просто жизнь.
Гиперреализм в кино сейчас довольно популярен и зачастую режиссёры не хотят снимать известных актёров, дабы не пропадала магия реалистичности, зритель видел свежие лица и верил, что всё происходит на самом деле. Герман же, напротив, нисколько не смущаясь, приглашал в кино первых звёзд советского кино Ролана Быкова, Юрия Никулина, Людмилу Гурченко, Лию Ахеджакову и все они представали абсолютно вне своего устоявшегося образа.
Алексей Юрьевич обязательно вытаскивал из известных актёров что-то новое, то, что до этого было спрятано. Особо показателен, на мой взгляд, пример Андрея Миронова в роли Ханина в “Лапшине” .  Такого Миронова  не увидишь больше ни в одном фильме. Как замечательно отснят весь этот кусок, когда он небрежно, мимоходом говорит, что у него умерла жена, весь день ходит, беседует, острит за  ужином, а перед  сном заходит в ванну и пытается застрелиться. Когда внезапно понимаешь, что человек притворялся весь день и ему невыносимо, катастрофически плохо. Ради таких моментов стоит снимать кино.
Или сцена неудавшегося задержания бандита, с тем же Мироновым. Казалось бы, уже столько насмотрелся на то, как режут людей, на реки крови, но по сравнению с этой сценой, те сцены кажутся смешными, потому что от них за километр несёт Голливудчиной и литрами изведённого кетчупа, а эта сцена страшна своей обыденностью, возникающим  внутренним чувством, что если суждено тебе будет когда-нибудь  видеть, как зарежут человека, то это будет именно так.
Нужно ли говорить, что фильм отправился прямиком на полку.
Последним  фильмом, вышедшим при жизни режиссёра, стал “Хрусталёв, машину”. Эта работа, безусловно, наиболее сложна для восприятия, чем те, о которых шла речь до этого. С самого начала возникает постоянный гул голосов, такое ощущение, что говорят все сразу и никто конкретно, из хаоса выскакивают отдельные реплики, бежит мальчик и кричит: “Один американец засунул в жопу палец”, тут же наигрывает оркестр, в коммуналке бабка с упорством задаёт один и тот же вопрос: “Где пирог сладкий?”.
Через некоторое время понимаешь, что есть в фильме и сюжет, причём весьма определённый, но если бы меня попросили сказать в двух словах о чём фильм, я бы сказал о том же о чём “Мой друг Иван Лапшин”, о времени, о людях о самом Алексее Германе, о его вспышках воспоминаний, просто рассказан он не как Лапшин языком гиперреализма, а прибобрёл черты Босховских видений, Кафковского абсурда, и т.д.
Пожалуй, никто до Германа не рассказывал о последних днях Сталинского времени, таким киноязыком. Я лично, не мудрствуя лукаво, определил для себя, что этот фильм о людях, фразах и событиях застрявших в голове и был доволен, когда позже посмотрел интервью с Алексеем Германом, где он сказал, что “Хрусталёв, машину”, снимал, чтобы рассказать о людях, которых знал. Они жили, умерли, теперь всеми забыты и ему просто захотелось вспомнить и рассказать о них. Наверняка многие критики были разочарованы, услышав такой ответ, ведь они нагородили так много высших трансцендентных смыслов и вызвали так много споров.
А черенком лопаты в жопу, а хуем в глотку, заблаговременно выбив зубы. Это страшное и прекрасное кино. Цурило на крыше вагона, это же уже не человек, это демон пространства.
Посмотрев эти четыре фильма, я сделал вывод, что Герман вообще режиссёр очень сильно зацикленный на своей памяти, в каждом фильме он хочет рассказать о всеобщем быте, пропущенном через свою память. Отсюда такая скрупулезность в работе, такая долгая подготовка. Мейерхольд когда-то сказал, что главный герой Чеховских пьес - это стремительно уходящее время, мне кажется, нечто подобное можно сказать о фильмах Германа, он всё время пытается схватить это время за хвост, удержать, запечатлеть, и, разумеется, всегда терпит поражение. Ведь и Пруст потерпел поражение в своих “поисках утраченного времени” так и не найдя его.
Некоторые поражения дороже побед.
В свете всего вышесказанного? особо интересно решение Германа ставить “Трудно быть богом”. Не самое ожидаемое решение от режиссёра так плотно завязанного на Советском быте. Ещё интересней становится, когда узнаешь, что, оказывается “Трудно быть богом” был самым первым фильмом, который хотел поставить Герман, ещё до “Проверки на дорогах”, в 1968 году. По каким-то причинам это не удалось.
Интересно, каким бы этот фильм стал тогда? Ясно, что абсолютно другим, чем сейчас. Видимо, что-то очень сильно занимало Германа в этой истории, если он решил отказаться от своего бытописательства и долгие годы работать над этой историей, вернувшись к началу своего творческого пути.
Этот текст я писал, когда ещё не видел фильма “Трудно быть богом”.
Поэтому высказываться насколько это хорошо или нет, не могу. Но в обилии мнений о фильме мне запомнилось одно. Силюсь вспомнить чьё оно и не могу, дословную цитату тоже не помню, но смысл таков: “Это фильм о человеческой дряни и мерзости, многие считают, что только хорошее должно оставлять следы, а мерзость должна уходить безследно, но это неверно, хорошее должно оставить свой хороший след, а мерзость - свой мерзостный след тоже должна оставить”.
Алексей Герман наверняка понимал, что этот фильм будет его итоговой работой. Завершить свой творческий путь такой вещью было актом большого пессимизма, но и большого мужества.