Еврей,одессит. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Кто то любит это. Кого то это раздражавет. Впервую очередь националистов всех мастей,а также апологетов совка.Когда он умер,кто его грязью поливал? Вышеперечисленные. Кажется,что общего у друга ТЛ имперца Григорова и нацика Стерненко или посконно русского почвенника ? Я думаю,эти персонажи никогда не оказались бы за одним столом,а вот мнение по Михалу Михалычу у них совпадает.

ЖВАНЕЦКИЙ О СОВЕТСКОЙ РОДИНЕ. «Она была суровой, совсем не ласковой с виду. Не гламурной. Не приторно любезной. У неё не было на это времени. Да и желания не было. И происхождение подкачало. Простой она была. Всю жизнь, сколько помню, она работала. Много. Очень много. Занималась всем сразу. И прежде всего — нами, оболтусами. Кормила, как могла. Не трюфелями, не лангустами, не пармезаном с моцареллой. Кормила простым сыром, простой колбасой, завёрнутой в грубую серую обёрточную бумагу. Учила. Совала под нос книги, запихивала в кружки и спортивные секции, водила в кино на детские утренники по 10 копеек за билет. В кукольные театры, в ТЮЗ. Позже — в драму, оперу и балет. Учила думать. Учила делать выводы. Сомневаться и добиваться. И мы старались, как умели. И капризничали. И воротили носы. И взрослели, умнели, мудрели, получали степени, ордена и звания. И ничего не понимали. Хотя думали, что понимаем всё. А она снова и снова отправляла нас в институты и университеты. В НИИ. На заводы и на стадионы. В колхозы. В стройотряды. На далёкие стройки. В космос. Она всё время куда-то нацеливала нас. Даже против нашей воли. Брала за руку и вела. Тихонько подталкивала сзади. Потом махала рукой и уходила дальше, наблюдая за нами со стороны. Издалека. Она не была благодушно-показной и нарочито щедрой. Она была экономной. Бережливой. Не баловала бесконечным разнообразием заморских благ. Предпочитала своё, домашнее. Но иногда вдруг нечаянно дарила американские фильмы, французские духи, немецкие ботинки или финские куртки. Нечасто и немного. Зато все они были отменного качества — и кинокартины, и одежда, и косметика, и детские игрушки. Как и положено быть подаркам, сделанным близкими людьми Мы дрались за ними в очереди. Шумно и совсем по-детски восхищались. А она вздыхала. Молча. Она не могла дать больше. И потому молчала. И снова работала. Строила. Возводила. Запускала. Изобретала. И кормила. И учила. Нам не хватало. И мы роптали. Избалованные дети, ещё не знающие горя. Мы ворчали, мы жаловались. Мы были недовольны. Нам было мало. И однажды мы возмутились. Громко. Всерьёз. Она не удивилась. Она всё понимала. И потому ничего не сказала. Тяжело вздохнула и ушла. Совсем. Навсегда. Она не обиделась. За свою долгую трудную жизнь она ко всему привыкла. Она не была идеальной и сама это понимала. Она была живой и потому ошибалась. Иногда серьёзно. Но чаще трагически. В нашу пользу. Она просто слишком любила нас. Хотя и старалась особенно это не показывать. Она слишком хорошо думала о нас. Лучше, чем мы были на самом деле. И берегла нас, как могла. От всего дурного. Мы думали, что мы выросли давно. Мы были уверены что вполне проживём без её заботы и без её присмотра. Мы были уверены в этом. Мы ошибались. А она — нет. Она оказалась права и на этот раз. Как и почти всегда. Но, выслушав наши упрёки, спорить не стала. И ушла. Не выстрелив. Не пролив крови. Не хлопнув дверью. Не оскорбив нас на прощанье. Ушла, оставив нас жить так, как мы хотели тогда. Вот так и живём с тех пор. Зато теперь мы знаем всё. И что такое изобилие. И что такое горе. Вдоволь. Счастливы мы? Не знаю. Но точно знаю, какие слова многие из нас так и не сказали ей тогда. Мы заплатили сполна за своё подростковое нахальство. Теперь мы поняли всё, чего никак не могли осознать незрелым умом в те годы нашего безмятежного избалованного детства. Спасибо тебе! Не поминай нас плохо. И прости. За всё! Советская Родина».

Он всегда им был.
Но это стало понятно только сегодня.
Просто мы все раньше были идиотами и не могли распознать других таких же идиотов.
Но у кого то мозгов хватило на осмысление мира, а у кого то, как у Жванецкого - не хватило.

явление частое....  мы это видим постоянно.

Хочется сказать что Фарисей им (идиотом) был и еще стал хуже, но это не этично. Я тоже - становлюсь все глупее.
Но я хоть это понимаю и отношусь по Калссону с крыши - дело житейское

Так все всё понимали про советскую власть.
Точнее -нам казалось, что мы ВСЁ понимаем.

Solomonich
Некоторые даже удосужились попасть и туда и туда.
И в "миротворец" и в  "иноагенты". А "Антонина" исчезла с поля зрения после отставки Арсен Борисыча.

А думаю, что Жванецкий был бы на стороне незалежной
Только такой тип поведения укладывается в его жизненное кредо - быть критиком всего, что происходит в стране.
Он на этом построил свою карьеру и умел только это.

Отредактировано Farisei (2024-03-08 13:27:00)

Эту липовую цитату из Жванецкого мне пытались всучить аж в 2015 году.
Я сразу усомнился в авторстве, поскольку стиль, ну не его совсем. Проверка быстренько выявила, что Жванецкий к этой хне относится примерно как Нельсон Мандела к творчеству Фридриха Ницше. О чем я и сообщил той гарной дивчине, которая мне это послала. Но ответ меня вообще убил. "Ну хорошо, он не говорил этого. Но наверняка думал, потому что это чистая правда!!"

Я чужие мысли читать не умею.
Подозреваю, ты тоже.
Факт, что он такого не говорил.

1. Если тебе лизнули зад, не расслабляйся – это смазка!
2. Идея пришла в его голову и теперь упорно ищет мозг.
3. Добавил картошечки, посолил и поставил аквариум на огонь
4. Люди делятся на тех, на кого можно положиться и на тех, на кого нужно положить
5. Если вам долго не звонят родственники или друзья, значит у них все хорошо.
6. Женщина - это создание, которое нужно любить! Не умеешь любить - сиди и дружи!
7. Как жаль, что вы наконец-то уходите...
8. Одна голова – хорошо, а с туловищем лучше.
9. Рожденный ползать – везде пролезет.
10. Мудрость не всегда приходит с возрастом. Бывает, что возраст приходит один.
11. Трудно быть последней Sукой – вечно кто–то пристраивается сзади!
12. Алкоголь в малых дозах полезен в любых количествах.
13. Обидно, когда твои мечты сбываются у других!
14. Каждый человек по-своему прав. А по-моему нет.
15. Извините, что я говорю, когда вы перебиваете.
16. Из двух зол я выбираю то, какое раньше не пробовал…
17. Как быстро летит время: не успел проснуться, а уже опоздал на работу.
18. Пришел - спасибо, ушел - большое спасибо...
19. Если вам говорят, что вы многогранная личность - не обольщайтесь. Может быть, имеется в виду, что вы гад, сволочь и паразит одновременно.
20. Лучше семь раз покрыться потом, чем один раз инеем!
21. У одних оба полушария защищены черепом, у других – штанами.
22. Не говорите, что мне нужно делать, и я не буду говорить, куда вам нужно идти.
23. Мало знать себе цену – надо еще пользоваться спросом.
24. Добpо всегда побеждает зло, значит, кто победил, тот и добрый.
25. Весь день не спишь, всю ночь не ешь — конечно, устаешь…
26. Чистая совесть — признак плохой памяти.
27.  Все в этом мире относительно. К примеру, длина минуты зависит от того, с какой стороны двери туалета вы находитесь.
28. Только в день рожденья узнаешь, сколько в мире ненужных вещей.
29. Чем удобряли..., то и выросло...
С ним умерла эпоха. Где бы не была сейчас его душа - пусть его примут там как друга. До слез.... МихМих....
Вечная память великому сыну Еврейского народа.
ברוך דיין האמת.

"Я никогда не был нужен"

Сын Жванецкого рассказал о жизни без отца, раскрывающую полную картину Одесского комсорга, которого прогнал за стукачества и доносы пинком под зад из театра великий актёр Аркадий Райкин. Все из вас помнят, кто такие были в советские годы комсорги? Жванецкий работал в Одесском порту и доблестно строчил доносы на моряков и своё окружение, и видимо это ему настолько понравилось, что он стал писать, но поскольку у него это плохо получалось, то писать он стал шуточки для недалёких советских людей, чем и прославился на этом поприще.

Сын писателя-сатирика Михаила Жванецкого, журналист и сценарист Андрей Рывкин рассказал, что в детстве ему очень не хватало отца. Артист часто шутил со сцены на тему отцов и детей, что очень расстраивало Андрея.

"Я был панчлайном его шуток: то он не может вспомнить, сколько у него детей (зал надрывается), то изрекает, что «одно неверное движение, и ты отец» (зал погибает со смеху). Может, не сейчас — но в прошлом было именно так. Я не особо смеялся, но взрослые, включая мать, говорили, что до юмора Жванецкого еще нужно дорасти. После его эфиров я рассматривал себя в зеркало, понимая, что его «одно неверное движение» — это я.

"Мое знакомство с отцом случилось после его выступления в Бостоне, где я — скрывшись от мамы и дождавшись оттока фанатов из гримерки, — решил, наконец, подойти. Мне было одиннадцать, я хотел познакомиться с папой. Отец пожал мою вспотевшую руку и машинально вручил брошюру «Этапы большого пути» — со своей огромной фотографией на обложке. Я не мог произнести ни слова. Он оставил размашистый автограф и удалился в обществе длинноногих поклонниц, появившихся из ниоткуда.

Я стоял у гримерки и ждал папу, листая этапы его большого пути. В каком-то смысле я узнал тогда больше, чем сам он рассказывал о себе. Я разглядывал его детские фотографии, на которых мы были похожи как две капли воды. Я впервые увидел, как выглядели мои бабушка с дедушкой, какой была их лачуга в Одессе, где вырос отец. Брошюра была приурочена к гастрольному туру. Для всех, кто ее листал, в ней были лишь фотографии, для меня — семейный архив отца, который меня не узнал. Дома, в ванной, под оглушительный вой детектора дыма, запах горящих глянцевых страниц, стук матери в дверь и слезы я сжег этот «архив».

Я вспомнил, когда отец первый раз позвонил мне. Он был пьяным, в Горках-9, где только что пообедал с Ельциным. Там они шутили под водку, которой, видимо, было так много, что папа попросил ФСО найти мой телефон. Служба с задачей, как обычно, справилась. А я, к сожалению, нет.

Мои успехи (мне было шестнадцать) не произвели на папу никакого впечатления. После того как президент страны приглашает тебя на частный обед, один на один, мои разговоры о школе, каких-то девочках и о том, что с меня наконец сняли брекеты, были скучны Михаилу Жванецкому. Это было нормально, говорил я себе, оправдывая дикую боль и чувство неполноценности, которые возникали от каждого слова отца, — он в гостях у самого Ельцина, и это я такой скучный. Пока не дорос.

Заканчивая разговор, биологический папа одарил меня одним из своих великих, но, к сожалению, неопубликованных афоризмов: «Андрей, сначала я должен полюбить тебя как собеседника, а уже потом — как сына». На прощание он попросил не называть его папой: «Только отец! Так монументальнее, понимаешь?» На этом спецсвязь отключилась.

Я остался заплаканным у гудящей телефонной трубки. Надо стать таким же интересным собеседником, как Борис Ельцин, Иосиф Бродский или Михаил Барышников — все папины друзья-собеседники, — чтобы решить вопрос отцовской любви. Я вытер слезы, принялся читать книжки и даже писать что-то свое. Ведь не о брекетах же с ним говорить — полубогам весь этот мой быт был не нужен.

С тех пор мы виделись раз десять, всегда после его выступлений. Он всегда был в гримерке, в гриме, в идеальном костюме, в цветах, окруженный бесчисленными поклонниками, камерами и телохранителями. Все проходило по отработанной схеме: двухминутные «сколько же тебе сейчас лет?», «как мама?», а затем — торжественная презентация конверта с тысячей долларов и обязательным напутствием про «стыдно должно быть — в семнадцать лет деньги брать у отца». Иногда, вручая конверт, он говорил мне: «Будь счастлив».

Я никогда не отказывался. Эта ежегодная тысяча долларов стала нашим связующим звеном: он был слишком труслив, чтобы признать, что бросил ребенка и просто хотел откупиться, а я был слишком труслив, чтобы признать, что не нужен отцу, и принимал этот кеш как папин подарок. Как свидетельство, что отец у меня все-таки есть.

Потом и эти встречи прекратились. Когда на свой день рождения я внезапно оказался в Москве и пригласил отца встретиться, вместо него пришел его директор, деловито передал конверт у метро Белорусская, оправдался занятостью Михал Михалыча и обещал передать «Дежурному по стране» мой привет. Долларов в том конверте было ровно пятьсот.

Мама рассказывала, что, когда в начале 1980-х советские космонавты терпели бедствие на орбите, они попросили Жванецкого прочитать им из Центра управления полетами свои тексты, чтобы хоть как-то отвлечь их от почти неминуемой гибели вдали от Земли. Это был пример отцовского героизма и одновременно его же приоритетов — да, папа не научил тебя кататься на велосипеде, но это потому, что ему космонавтов спасать надо было. Папа не был каким-то ханыгой, который пил, бил и бросил нас. Папа был там — где-то в космосе. Там ни велосипедов нет, ни детей.

Однажды я рассказал эту историю своему приятелю, который внезапно превратил ее в целый полнометражный фильм — про советского юмориста, который читает космонавтам свои монологи, пока те бьются за шанс вернуться на Землю. В фильме лишь одна неточность: герой моего отца живет со своими детьми. Кажется, в российской индустрии кино это называется «киноправда».

Я же не космонавт, так что, когда я терпел бедствие, мои крики о помощи упирались в директора Михал Михалыча, который оправдывался дикой занятостью и предельной концентрацией, необходимой Сатирику во время концертного тура, — концентрацией, которой плохие новости совсем не нужны. Больше помощи было бы от звонка другу или даже в 02.

Я не помню, в какой момент и с каким психологом понял, что своему отцу я никогда не был нужен. Что его у меня на самом деле никогда не было, хоть я и видел его каждый день по ТВ. Это осознание сделало то, что и должны были, по идее, делать отцы — оно заставило меня хоть чуть-чуть поверить в себя. Может, в каком-то глупом стремлении получить признание отца, но «одно неверное движение» — и я начал писать.

Когда я похвастался ему своей первой публикацией, он тут же сказал: «Мои гены». Да, мой отец бухал с Ельциным, но это не он научил меня писать политические колонки на английском в самые престижные издания мира. Он собирал стадионы, но это не он научил меня придумывать самые известные фильмы и клипы в стране.

Если он и растил из меня писателя, то только с помощью записок, которые я оставлял ему через дежурных у служебного входа концертных залов. Записки всегда начинались одинаково, как переписанное школьное сочинение: «Михаил Михайлович, здравствуйте, меня зовут Андрей, я ваш сын…».

Михаил Жванецкий был женат на Наталье Суровой. Между супругами 32 года разницы, они воспитывали сына Дмитрия.

У сатирика пять внебрачных детей — двое сыновей, в том числе Андрей Рывкин и три дочери.

Андрей Рывкин — журналист и политический обозреватель, сын Жванецкого.