Что-то у русских прямо тяжёлый период — умерли два маститых деятеля, научный и церковный — математик и публицист Шафаревич и архимандрит Кирилл Павлов (оба под сто лет) и отличный посол Чуркин.
Если первые два, сколь ни печально, но ожидаемо, то вот Чуркин — внезапно. Но что поделаешь? Всё зависит не от нас.
Написал о Шафаревиче статью.
Смысл её выразить можно в трёх словах. Советский Союз был создан, как камера на двоих — как тюрьма для русских и ашкенази. У остальных были отдельные камеры, а эти сидели в одной. Сначала это была крутая тюрьма, настолько крутая, что не было даже понятно, что это тюрьма, а потом она стала отстойной и всем стало понятно, что это именно тюрьма и ничто другое. Из этой тюрьмы не выпускали евреев — запрещали им выезд в Израиль, при этом старались ограничить получение ими определённого образования, но при этом евреи до последних лет СССР определяли его облик, изготавливая, в частности, т.н. советскую культуру. Из этой тюрьмы не выпускали русских — не позволяя русским примкнуть к своей традиции, лишая их уникальности, превращая в питательный бульон, в субстрат.
Оба этих узника следили друг за другом — они друг другу страшно надоели, но не привыкли жить друг без друга. Эта парочка находилась в абсолютно противоестественных отношениях.
Шафаревич был одним из первых, кто понял — этот тандем надо разорвать, и только так оба этих узника могут выйти на свободу.

НЕ БЫТЬ АШКЕНАЗОМ, а быть — ЕВРЕЕМ.

Мы с вами вполне начитались кристальных текстов, о том, как не надо жить в Израиле, о том, как надо быть «солью в супе» (это наш друг Зильбертруд заявил, мол, жить надо там, где таких как ты — немного, в галуте, то есть, эта идея отдаёт расизмом, как и всё, что из наших местечковых либералов вылетает, так как подразумевает — другой соли в супе вообще не бывает, только такая).
Смешно, как наши европейские браться скопом бегут подписываться под любой утопией, и насколько они не помнят прошлого, даже недавнего — и сами не помнят, и другим не дают, это что-то сродни арабской дахилийя — доисламскому безвременью, но если дахилийя это ограничение по глубине погружения в прошлое, то ашкеназское время — это только здесь и сейчас.

Знаете, я не так давно стал понимать ненависть израильских отцов-основателей ко всему галутному и идишскому, и я начинаю понимать, наверное, впервые, почему они вели эту войну с традициями, сложившимися в прежних местах проживания. Прилетело тогда многим, не только ашкеназским евреям европейского происхождения, прилетело и восточным, фарси, арамейский, ладино и различные арабские диалекты, используемые евреями Востока — тоже почти спеклись в Израиле, но, думаю, идиш, он же Жаргон — был главной целью этой политики.
Идиш это — я не служу, я только получаю, причём, в основном, по голове, идиш это гои, погром, ненависть, идиш — близкородственные браки, скученность, наследственные болезни, это отчаянная храбрость единиц и трусость сотен тысяч, это миллионы у одних, и окна, заткнутые подушками, у других, это внешняя сплочённость, а на деле — глубоко въевшаяся раздробленность и гигантские противоречия, идиш это блат на блате, базар бесконечный, фабрика воспроизводства, работающая неизвестно для чего, в последние десятилетия — для грядущего Машиаха на словах, для крещения, отплытия за океан, торгашества, панели и либерализма и прочих всевозможных, по факту — человеконенавистнических концепций в разных странах — на деле. Идиш — это несколько тысяч человек в 11 веке, выдавленных на Рейн противоречиями, оставшимися неизвестными, из средиземноморского еврейства, огромного тогда, богатого, держащего в своих руках мировую торговлю, населявшего миллионные города, и эта небольшая группа, сумев включиться в экономические отношения в маленькой, убогой тогда, слабозаселённой центральной и северной Европе, стала неотъемлемой частью этой самой Европы.
Периодически эта самая Европа взрывалась погромами и ненавистью, тогда горели эти поселения евреев, разрушались до основания, из западной части евреи бежали в восточную, оседали, потом взрывалось на востоке, но евреи всегда возвращались, потому что без них было невозможно — они включились в тамошний гомеостаз, они стали необходимы для народов Европы, и все эти гетто, многажды горевшие и разрушенные неоднократно — обязательно поднимались вновь. И всё начиналось сначала.
Идишская литература — ничтожна по сути, и лишь умерев, она смогла родить Зингера, если я раньше считал, что она просто не успела, то теперь уверен — она и не могла. Потому что галутное время всегда замыкалось само на себе. Потому что это была змея, кусающая себя за хвост, это была ловушка, из которой было не выбраться. Но это могущественная змея.

Я ещё в Баку прочитал про Йойла Тейтельбойма, это типичный галутный рав, у него жена и пятеро детей погибли в Освенциме, сам он был освобождён оттуда, уцелев. Он, будучи уже человеком зрелым, снова женился и завёл новых детей, этакая мощная вегетация, витальность, вроде побегов, ломающих асфальт. Но этот самый Тейтельбойм остался — вы удивитесь — врагом Израиля, врагом сионизма и пропагандистом галутной жизни — то есть, той силы, которая вырвала бы его, и таких, как он, из замкнутого бытия «от погрома до погрома» просто нет в природе.

Галут и Исроэль стали расходится — они разделяются сейчас особенно быстро. Галут проникает в Израиль — там это шаломахшав и мерец, галут это березовский и немцов, галут это жульё, шлюхи, выкресты и нацифицированные «раввины» — мужеложцы, каких развелось в той же Америке, галут гладит по голове мусульманина-убийцу, русского самоненавистника, сдомита и разложенца.

Сейчас идёт война между галутом и Исроэлем. Галут тянет нас к себе — он воняет чесноком, он не говорит, конечно, сейчас на идиш, он говорит на языках Народов, но не говорит он на том еврейском, который суть язык семитский, он, галут, любит торгашей и фашистов, он — принадлежит тёмным силам всё больше и больше
Исроэль тянет к себе — Исроэль воин, земледелец, он труженик, он свет, он спасение, от него пахнет травами земли нам подаренной Б-гом, и это всё — та самая война, только ведущаяся внутри нас.