Про парижских террористов уже сейчас известно, что это были очень молодые люди, без акцента говорившие на языке Вольтера. И если Британия после всех мер, принимавшихся после терактов 2005 года в лондонском метро, вырастила Джихади Джона — террориста нового типа с произношением чуть ли не оксфордским, то свои джихади жаны растут, видимо, и в Сорбонне (вырос же там когда-то Пол Пот).

...Когда-то Европу объединяло христианство. Теперь, когда христианские атрибуты затушевываются где только можно, у Европы остались, кажется, лишь две объединительные скрепы.

Во-первых, это права сексуальных меньшинств. Мы уже усвоили: к Европе относятся только те страны, в которых проходят гей-парады, а где они запрещены, там не Европа. Недаром украинская Верховная рада, гомофобская в массе своей, приняла недавно закон о запрете на дискриминацию геев исключительно для того, чтобы не утратить перспективу безвизового въезда в ЕС.

Вторая же скрепа ЕС — это мигранты из Африки и Азии. Каждая европейская страна должна их иметь. Даже крохотные Латвия и Эстония получили свои квоты и будут вынуждены их выбирать.

В СССР выращивали «новую историческую общность — советский народ».
На базе мигрантов, главным образом мусульман, в ЕС возникает своя «новая историческая общность», которую можно назвать «европейская нация ислама» (ЕНИ).

Эта общность ничем не связана с уходящими в прошлое национальными государствами континента, зато всем обязана общеевропейской бюрократии. Идеальные граждане Соединенных Штатов Европы, кто бы что ни говорил об их неважных манерах.

Поэтому смехотворны требования об интеграции приезжих в культуру и общество туземцев: с какой стати будущее Европы должно интегрироваться в ее прошлое?
Так идея единой Европы, подобно матрешке, содержит в себе мессианскую идею халифата. Идеи такого рода во все времена привлекательны для отморозков.

Без реэкспорта радикальной молодежи, всех этих джихади джонов, жанов и фрицев, вряд ли были бы возможны нынешние успехи ИГИЛ. Невозможны они были бы и без поддержки отдельных ближневосточных князьков и отдельных спецслужб, но это уже отдельный разговор.

Сейчас Франция жаждет мести, но у нее нет хорошего выбора. Это называется «трагедия»: когда любое решение ведет к роковым последствиям.

Бессмысленно прятать голову в песок и оттуда продолжать токовать про толерантность и мультикультурализм. Это значит — дожидаться, когда не восемь террористов захватят концертный зал, а восемьдесят — весь центр Парижа. Это значит — регулярно платить кровавую дань силам зла и рассчитывать на то, что забывчивый обыватель ко всему притерпится.

Возможно, гнев французов уйдет в песок военной операции, в песок сирийской пустыни. Такая операция может быть полезной для мира в целом, но террористическую угрозу для самой Франции, как уже было сказано, она серьезно ослабить не сможет.

Закрытие границ, введение чрезвычайного положения — эти меры французского правительства намекают нам еще на один путь. Если последовательно идти этим путем, то нужно избирать президентом Марин Ле Пен и восстанавливать национальное французское государство, в контексте которого, с опорой на традиционные ценности, только и возможно какое-то решение проблемы мигрантов, включая и культурную, цивилизационную ассимиляцию.

Но это означало бы конец "европейского проекта", конец амбиций Европы как одного из мировых центров богатства и силы. Более того, это могло бы означать и возрождение старых антагонизмов, характерных для эпохи расцвета национальных государств — например, франко-германского.

Где есть трагедия (далеко выходящая за рамки гибели конкретных людей в конкретный момент времени), там нет места ни легковесным советам, ни тем более злорадству. Злорадствуя, мы не только кидаем камни в стеклянном доме, уже имея у себя за спиной немало разбитых стекол. Мы еще и показываем поверхностное понимание проблемы — понимание, увы, не поднимающееся выше уровня «Шарли эбдо».